Опубликовано вт, 03/05/2011 - 12:36
Чемпионат мира по фигурному катанию в Москве оставил очень яркие воспоминания. Игорь Порошин на своем блоге в Спортс.Ру анализирует результаты чемпионата. Оценки очень спорные, но от этого аргументация автора интересует все большее количество любителей фигурного катания.
Друзья, я с вашего разрешения подробно не буду останавливаться на том, что было в соревнованиях девочек. Все видели прокат произвольной Алены Леоновой. В эмоциональном смысле – это самое яркое, что случилось в этой категории на чемпионате мира. Девушка всю себя оставила на льду вместе с поцелуем, вместе со слезами. Обсуждать то, почему это высокое достижение человеческого духа не оценили медалью, кажется мне странным и бессмысленным. Судьи не были болельщиками с российскими триколорами. Они спокойно выполнили свою работу, оценив прокат жизни хорошей спортсменки чуть ниже, чем просто хороший прокат выдающейся спортсменки с другим, более высоким уровнем базового катания, пластики и хореографии. Смотрите протокол – он все предельно логично объясняет. Ей-богу, этот случай не входит даже в сотню самых спорных или вопиющих решений, принятых судьями фигурного катания за последнее десятилетие.
А вот то, как, скажем, распределили медали у мужчин на чемпионате мира в Дортмунде семь лет назад, очень даже входит. Я это хорошо помню. Тогда судьи, последний год выставлявшие оценки по 6-балльной системе, поддались восторгу зрителей и отняли бронзу у юного Стефана Ламбьеля в пользу местного Штефана Линдемана, который тогда ну точь-в-точь, как Алена, выжал из себя, как выяснилось позже, 200 процентов.
Стоит подняться хотя бы немного над высокой драмой Леоновой и станет заметно совсем другое. Куда более вероломно судьи рассудили судьбу золота – медаль Мики Андо, по мне, откровенно гуманитарного свойства. Однако Россия не возмущается этому. Андо или Юна – какая разница? Как там, кстати, сейчас гудят в интернете корейские иероглифы – никто не в курсе?
Мое подозрение в отношении гуманитарного/политического разрешения спора Кореи и Японии в женском катании подтверждает и то, как отсудили в этот день Канако Мураками. Девочка каталась почти также вдохновенно, как Леонова, но судьи, занятые, видимо, мыслями о сложных раскладах в финальной группе, просто не заметили ее. Баллов 8-10 не додали. Так бывает в фигурном катании – высокий подъем национального флага сопровождается опусканием его в другом месте. Ну просто, чтобы никто не думал, что Японии слишком сочувствуют.
Все, знаете, в этом мире очень относительно. Иная национальная буря чувств смывается первым весенним дождем. А вот воспоминание о том, что случилось в тот же день вечером на той же арене не смоет ни один дождь, ни даже, простите, цунами. Наверное, это не попало в трансляцию. Это случилось уже после исполнения американского гимна (первого в истории танцев на чемпионатах мира). На лед по призыву лауреатов и нескольких фотографов вышли мужчина и женщина и встали на первую ступеньку пьедестала вместе со всеми медалистами. Это были Игорь Шпильбанд и Марина Зуева. Они готовили к чемпионату все три пары с подиума. Это случилось первый раз в истории фигурного катания и, может статься, такое не повторится никогда.
Для тех, кто мало знает фигурное катание, это событие имеет ценность курьеза из Книги рекордов Гиннесса – изумились и забыли. Для тех, кто был убежден, что на танцы мало распространяются законы спортивного состязания, что это не спорт вовсе – ошеломительный факт. Для тех, кто живет танцами на льду, кто многое, как им казалось, слишком многое знал про то, как они устроены – значит примерно тоже, что знакомство с гелеоцентрической теорией Галилея для европейцев первой половины ХVII века. Это не столько восхищение чужим умом и чужими талантами, сколько ужас и возмущение. Взгляните на это, скажем, обсуждение и вы увидите, как тлеют в ХХI веке угли костров инквизиции.
До конца 70-х годов танцы на льду были странной, нелепой в своем старомодном благородстве дисциплиной, покуда туда не ворвались несколько женщин из Советском Союза в амплуа тренера, одаренных творчески, но, более всего, энергетически. Танцы были для них и легальным лифтом в красивую, нездешнюю жизнь, и площадкой для реализации их кипучих натур. Завоевание этой площадки, на которой идиллически катались парами иностранные любители, получилось в высшей степени стремительным. Так вермахт прошел по Европе. А результатом этого завоевания стало превращения танцев в своего рода выставочный павильон Советского Союза. Разъездное ледовое шоу.
Стать успешными участниками этого проекта со всей неизбежностью обязывало быть советским человеком. Уже СССР давно исчез, а корабль все плыл от порта к порту, от турнира к турниру. И на этом корабле, помимо советских русских, попадались и советские французы, и советские итальянцы. И они использовали на своих языках все эти изумительные понятия, которые так хорошо известны опытному знатоку танцев – «первый номер сборной», «второй номер сборной», «очередь», «связи», блат», – неизвестные никаким другим спортсменам. Этот мир изъяснялся на языке позднесоветского общества с его страстным стремлением к обладанию материальным в мире лишенным материального производства. Нужно было быть абсолютными гениями, как Торвилл и Дин, чтобы превозмочь этот порядок.
Ах, сколько раз нас уверяли, что когда нет математических критериев судейства, не остается ничего другого, как «договариваться» об иерархии. Что чемпионы должны уходить вовремя и с золотыми медалями, и на их место должны вставать те, кто носил медали серебряные. Потому что «заслужили упорным трудом». Что единственный способ «второго номера» одного тренерского клана нарушить иерархию, это стать «первым номером» в другом тренерском клане. Чем глубже ты вникаешь в эту ахинею, тем более она тебе кажется разумной. Ты уже не ужасаешься этим уродцам, пляшущим в кривых зеркалах. Так и надо.
Так не надо. Выяснилось, что можно ни на кого навешивать бирки с номерами, как в очереди за дефицитом. Выяснилось, что даже абсолютные гении Вирчью и Мойр могут проигрывать при своем выдающемся катании. Потому что их товарищи по группе Дэвис и Уайт были еще лучше. То есть я не уверен, что лучше. Так судьи решили. Я теперь – о, Боже, что я говорю! – доверяю судьям. Потому что они теперь могут отдать третье место паре, которая первый раз приехала на чемпионат мира (Шибутани). Причем с программой, которая согласно прежним предписаниям, подошла бы скорее каким-нибудь без пяти минут пенсионерам, катящимся к своей очередной «заслуженной» медали; салонным танцем, где предъявляется только техника и больше ничего, то есть самое важное. Есть-есть техника, кивают судьи и ставят на пьедестал третью, бесстыдно юную пару Шпильбанда и Зуевой.
Двое наших соотечественников, которые по-русски до сих пор говорят лучше и охотнее, чем по-английски, за 10 лет совместной работы разнесли вдребезги это королевство кривых зеркал, пустили ко дну этот дурацкий корабль. Судя по всему, они сами не ведали, что творят. Во всяком случае, ими не руководила энергия мщения. Из России в свое время уезжал один обозленный тренер. Рафаэль Арутюнян. Очень хороший тренер. Но он так страстно хотел «вмазать Писееву», что у него ничего не получилось.
Шпильбанд и Зуева никому вмазать не хотели, они просто на голой земле создали лучшую в мире школу ледовых танцев. Монотонная, воловья работа в депрессивном пейзаже предместий Детройта (это я даю урок социальной географии тем обезьянам, которые говорят, что Шпильбанд с Зуевой бросили свою бедную и прекрасную родину, чтобы поесть золотых американских бананов) должна была совершенно выбить из них все аффекты.
Старый мир был не только безнравственен, но и уродлив. Он производил безобразное и обращался к безобразному в человеке. Сейчас уже даже трудно поверить, каким непотребством еще 5 лет назад занималось на льду большинство пар – лучшие, талантливейшие. Шпильбанд и Зуева изгнали вульгарность из танцев на льду.
Но как бы ни были Шпильбанд-Зуева похожи на героев великого американского эпоса о переселенцах, нашедших счастье в Новом мире – лучшем из всех возможных, и как бы ни было грандиозно то, что они сделали в танцах на льду, в этой истории с их тройной победой в Москве, есть и другой символ – локальный, для России только понятный. Но он больше всех других смыслов. В конце концов, что такое фигурное катание? Зрелище, о котором раз в году вспоминают всего лишь несколько миллионов человек на земном шаре, чтобы затем опять на год забыть. А все остальные – не в счет.
Зато 140 миллионов человек каждодневно, а не раз в год, думают о своей судьбе в стране, где они живут, и о судьбе страны, в которой живут эти 140 миллионов. Почти все они за небольшим исключением считают, что страна эта живет плохо. И даже уже не в том смысле, что в ней не съешь золотого банана, плохо – в том смысле, что неправильно как-то.
Почему страна живет неправильно – вот здесь начинаются большие расхождения. Некоторые говорят – потому что Советский Союз враги потопили. Но мы не будем комментировать такие суждения из чистой вежливости. Ведь носители таких суждений ничего не смогут нам ответить. Они не знают, как подключиться к интернету, и вообще считают, что в компьютере живет черт.
На другом краю стоят те, и их тоже немало, и они как раз умеют жить в компьютере, – кто думает, что нужно дождаться, пока помрет последний человек, родившийся в СССР, и вот тогда все пойдет путем. Я хочу, чтобы все пошло путем. Но, с другой стороны, я пока не хочу умирать. Да и, возможно, мне не нужно умирать, чтобы все пошло путем. Вот Шпильбанд и Зуева родились в СССР, большую часть жизни в СССР прожили и занимались тем делом, в котором Советскому Союзу удалось навязать миру свои правила и свою мораль (и, надо сказать, больше ни в чем). И вот они зрелыми советскими людьми уезжают в Америку и там создают свою танцевальную школу. Здоровую, сильную, человеческую. Лучшую на свете – ей-богу, это был самый дружный пьедестал на чемпионате мира! И вот эта система разрушает старый порядок в танцах – уродливый, подлый, бесчеловечный, тоже советскими людьми созданный.
И теперь я думаю, сколько хорошего могли бы сделать наши люди, даже еще родившиеся в СССР, если бы они просто работали, а им никто не мешал и не подговаривал делать пакости другим. Земли у нас голой много. Больше, чем в Америке.